Интервью с Владимиром Романовичем Лихтом

 

В: Из чего складывался рацион для работающих на литейном заводе в годы блокады?

 

Лихт: Для нас была предусмотрена двойная норма хлеба - 250 г, для неработающих же было только 125 г. Поэтому многие выпускницы ленинградских школ, несостоявшиеся из-за войны студентки, пытались попасть к нам на предприятие. Разве для их нежных рук было отливать снаряды для нужд Ленинградского фронта? Завод бомбили постоянно, многие из этих девушек там и смерть свою нашли. С наступлением холодов, в ноябре 1942 года, все силы  были брошены на отопление цехов для безостановочного режима работы. Мы разобрали все деревянные постройки на окраине города, сначала на лошадях возили, а когда уже ни одного животного не осталось в Питере, то на санях волокли.

​

По заводской карточке можно было на завтрак съесть в заводской столовой очень жидкую пшенную кашу, а на обед - суп из гнилой муки, которую поднимали со дна Ладожского озера, так и не успев довезти ее по «дороге жизни» для голодающих ленинградцев.

​

Когда по случаю 25-летия революции нас пригласили на праздничный ужин в столовую, то от запаха поджаренной картофельной кожуры, которую нам предложили в качестве закуски к 100 г водки, кружилась голова.

​

Правильно академик Лихачев, тоже переживший блокаду, позже сказал:» Какие из нас герои блокады? Мы были ее мученики».

​

В город мы почти не ходили. Трамваи по Невскому прекратили ездить, один раз я навестил сестру, купив по дороге столярного клея, из которого она сварила какой-то студень.

 

Когда силы совсем уже оставляли, ходили в корпусный цех, где готовые корабли спускали в Неву по специальным шпалам, которые в свою очередь смазывали тогда по инструкции бараньим жиром, его остатки и собирали мы потом...

​

Наверное, за эту жизнестойкость нас, блокадников, и наградили «Медалями за отвагу».

 

В: Как же Вас блокадника да еще с броней специалиста оборонного завода могли на фронт взять?

 

Лихт: До июня 1943 года меня мое цеховое начальство отстаивало, 16 повесток отклонило. А в последней стояло: «Без права замены».

​

Я как законопослушный пошел на фронт, в пехоту, рядовым. Не было уже тогда нового обмундирования, одни обмотки, сапог не было, ботинки и те не по размеру. Командир - молодой парень, уже ефрейтор, я ему - на «Вы», он мне - на «ты».

​

Попал я в пулеметное отделение. А знаете, что такое станковый пулемет, весит он 64 кг, в отделении - 5 человек, я был вторым номером - наводчиком. Трое остальных - ленты за ним таскали, точно, как в фильме «Чапаев», эта модель еще с гражданской войны в армии осталась.

 

Тогда я впервые узнал вкус похлебки из котелка на двоих, я ведь после блокады дистрофиком был, пока одну ложку до рта донесу, мой сосед уже три зачерпнет.

 

Но благодаря фронтовой жизни я физически окреп, хотя там и прямо стреляют в отличие от медленной голодной смерти в блокаду. Пусть не каждый день горячая кухня была, но буханкой хлеба на солдата или сухарями с салом мы были обеспечены.

​

Первого номера, стрелявшего из пулемета в бою под Сиверским ранило, я его заменил, а вскоре и меня контузило и ранило в голову осколком из миномета. На санитарном пункте вытащила медсестра из моей стриженной головы самые крупные осколки, мелкие до сих пор сидят, намазала йодом, перевязала и отправила в часть: «Беги, догоняй, а то потом к новому подразделению привыкать». По дороге не утерпел, завернул в нашу бывшую заводскую пансионатскую столовую, а там картошка еще не успела остыть в брошенных фашистами котелках, этой картошкой с солью и отпраздновали в части мое возвращение.

​

В войну такие повседневные болячки, как простуда или понос редко прицепляются: не до таких мелочей там. Когда в сражении при Луге немцы, оставив реку, отступили, там ступить негде было от наших и их погибших солдат, река мелкая, они и не тонули даже, а нам дальше идти надо было, так разгребали каской трупы и мерзлую воду с кровью убитых пили - так жажду утоляли.

​

За это сражение меня наградили орденом Отечественной войны 1 степени.

​

Наверное, как для бывшего блокадника еда все-таки какую-то полусвященную роль для меня играла в моих военных буднях. Под Нарвой я с полными котелками попал под снайперский обстрел да в чистом поле. Напарника моего убило, меня же в кость ранило. Сам виноват был,  не выдержал голода, полез за сухарем в вещмешок, меня и вычислили по движению на снегу. Кое-как дополз до своих: «Извините, что не донес, вот чем могу с вами поделиться...»

​

Попал я позже на излечение в Ленинградский госпиталь, тогда и впервые после блокады проехал по Невскому на трамвае. Во время выздоровления тоже дурака не валял: помогал регистрировать раненных.

​

Опять фронт, дошел до Восточной Пруссии, получил новое обширное ранение, выписали из госпиталя за месяц до победы. Когда узнали, что Берлин взят, отпраздновали несколькими бутылками вина, что нашли в подвале брошенного хозяевами дома. Улицы были пустые, население в ужасе от нас, русских, скрывалось. Но никакой вакханалии не было: заявляю с полной ответственностью. По приказу коменданта строго запрещалось заниматься мародерством, хотя квартиры с ценными вещами стояли без присмотра.

​

В городе Шверин меня оставили служить еще на год и 8 месяцев. Хотя какой я военный специалист был? Дослужился я до лейтенанта. В 1947 году вернулся я опять на свой литейный завод, где и проработал до 1986 года .

​

Меня в шутку называли главным ветераном завода, по трудовому стажу, я имею в виду, ведь я там с 1929 года. Вот и считайте сами...

 

Марина Левандровски